ПКМ - На Краю Страсти

Оффтоп: так захотелось что-то написать, безумно просто.
Сегодня первый раз вышла на воздух. Сквозная паутина легко дрожит на ветру, покачивается на ветках жимолости, и солнечный свет застревает в тонких невесомых силках. Свежий ветер. Я слышу его ворчание, густое и низкое, и потягиваю носом, чтобы вдоволь нанюхаться свободы. Нет, я не пойду ему на встречу. Что-то знакомое услышать в переливах — от рокота до шептания — по листве, разобрать тайное, найти… найти — что?

Найти можно только потерянное. Я не знаю, что потеряла. Я не помню. Синее высокое небо над моей головой безлико и неузнаваемо, лишь словесное воплощение, лишь звуки: небо — нёбо — скиния — над землей,… Что такое скиния? Странное слово… Я не понимаю, что оно означает.

И остроги гор, причудливой грядой возвышающиеся где-то там, у горизонта, всего лишь нарисованная черным картинка. Черное на синем. Без имени. Без связи.

Связи. Распавшиеся связи. Мир вокруг — лишь набор бессмысленных фрагментов. И морской запах, и картинка гор, и ветер, и сквозная паутина на жимолости, и узкая извилистая тропа, поросшая ржавым от старости вереском — если б знать, куда она ведет, — и сорвавшиеся с тонких веток красноватые листья, устилающие порог, и солнечный свет, пронизывающий холодный воздух, — все это не складывается, не лепится, не срастается хоть во что-то цельное. Хотя бы в обычный день середины июня.

Обычный-день-неизвестно-где…

Я не спрашиваю, как называется это место. Зачем? Название не скажет мне ничего. Лишний раз натолкнуться на пустоту, упершись в нее лбом? Нет. Лучше не надо. Место без названия. Просто место. Я опасаюсь, услышав хоть одно имя, начать кружить вокруг него своей памятью, траченной молью до состояния дыры. Ни одного осознанного имени нет в моей памяти. Вообще ни одного. Как будто я вчера родилась на свет. Или умерла. Вчера.
Или вообще не рождалась.
Я ступаю на тропинку, поросшую ржавым, потерявшим настоящий цвет вереском, и делаю несколько шагов в никуда. Ровно до кустов жимолости. Ветви, спутанные солнечным светом. За моей спиной неслышно вздыхает Дом. Наверное, я сказала бы о нем «старый», если б знала более точно, что такое старость. Я поворачиваюсь к дому лицом — и утыкаюсь взглядом в обветшалую стену, заросшую темно-коричневым, прогорклым плющом. Жилистые стебли змеятся, цепляясь за выступы в сероватых камнях, заплетают, стыдливо льнут. Я ловлю себя на смутном желании вот так же заплести… что-то, став травой.

Мозгов у меня не больше чем у этого плюща.

От свежего воздуха начинает кружиться голова — так сильно, что хочется сесть прямо на пожухлый вереск. Сесть, прислониться спиной к воображаемой опоре и прикрыть глаза, чтобы черноту под веками пронзили красноватые вспышки отраженного солнца, юркие, как молнии или новорожденные змейки.

Лучше вернуться в Дом. Бессмысленно выходить — если некуда идти. Дом. Дом, Дом… единственное место
Времени у меня навалом. Его просто девать некуда. Я могла бы нарезать время на куски — и продавать хоть оптом, хоть в розницу — если бы нуждалась в средствах…
Порыв ветра вцепляется в волосы, и я понимаю, что так и стою застывшим истуканом на старой тропе.
Под ноги падает сморщенный, потерявший цвет листок. Шуршит, опускаясь на тропу. Я наклоняюсь и поднимаю его. Бездумно растираю в сухую грязно-бурую пыль. Раскрываю ладонь. Ветер уносит взвесь в мгновение ока, и на ладони как будто бы и не было ничего.
Я разворачиваюсь и толкаю дверь плечом.
Волна теплого воздуха ласкает лицо.
Я пытаюсь читать книги, которые знахарка мне принесла, но не понимаю в них и половины. Диккенс, Теккерей, Моэм — все эти авторы с их многоярусными наслоениями реальности совершенно далеки от меня. И не трогают ни ум, ни воображение. Среди этих книг случайно затесалась одна.… Впрочем, эту книгу она не приносила. Я нашла ее сама, оставленную однажды на полке. У книги оторван титульной лист, корешок, и не хватает половины страниц. Я видела, с каким интересом она листала ее. И, улучив момент, унесла. Она спросила — но я, не моргнув глазом, ответила, что не видела. Больше она не спрашивала, а чтоб не наткнулась случайно, я прятала книгу под половицу в своей спальне. Старый дом. Половицы отходят. Тайники… Мне нравится, что у меня есть тайник. Тайник, о котором знаю только я — и больше никто.

Книга… она тоже непонятная. Может быть, еще более непонятная, чем непостижимые в своей бытовой детализированной тупости какие-нибудь «Записки Пиквикского клуба»… Нет, она непонятна совершенно в другом роде. Это книга о травах. О растениях. И когда я читаю ее — что-то странное со мной творится. Как будто на задворках памяти начинается некое брожение — нет, я ничего не помню, не вспоминаю, скорее, это отголоски памяти о памяти… но, тем не менее,… Я понимаю, о чем эта книга — разрозненные рецепты, странный вычурный язык, сплетение образов, непонятные названия, пугающие, слишком вычурные метафоры… Я читаю. Раз за разом. Одни и те же строчки. Как будто учу наизусть.

«Ягоды омелы сияют, словно маленькие луны; тис разбрасывает дары; вереск дарует утешение; утесник подобен золотым непокорным трубам; пихта дика и таинственна; бузина медленно горит; терновник — бог злых плодов; ракитник наводит меланхолию и тоску; плющ — несравненный помощник в чарах; дикая яблоня гордо смеется на краю утеса; лещина плетет узоры снов; остролист горд и ранит руки, один из всех деревьев он носит корону; дуб оглашает звоном небеса и землю; боярышник — защитник даров; ива неспешная — помощь в любых бедах; ольха — первая в строю, грациозная береза — самое царственное дерево, вооружившееся позже других…»
Первый листок в книге — первый сохранившийся листок — я сожгла бы в первую очередь, воспользовавшись инструкцией со второго листка.

«Дубовые дрова хорошо тебя согреют,
Они старые и сухие;
Дрова из сосны сладко пахнут,
Но от них летят искры.
Березовые дрова сгорят слишком быстро,
Огонь каштана слишком скуден;
Ветки боярышника сгорают до конца —
Нарежь их на склоне.
Дрова из остролиста горят как воск,
Ты можешь жечь их зелеными;
Дрова из вяза горят как полотно —
Ты не увидишь их пламени.
Буковые дрова — для зимнего времени,
Как и дрова из тиса;
Но продавать кому бы то ни было дрова
Из бузины — преступление.
Сжигание дров из груши и яблони
Наполнит ароматом твою комнату,
Дрова из вишни на железном поддоне
Пахнут подобно цветам ракитника.
Древесину ясеня, серую и ровную,
Можно жечь зеленой и высохшей,
Скупайте всю, какая вам попадется, —
Потому что она на вес золота!»

Глупая никчемная книжонка. Я нашла в ней — подумать только, какая чушь! — рецепт воскрешения мертвых (марсилия, мускус, шафран, красный стиракс или смола лаванды, бальзам из гилии, ясенец), но ни единого слова о том, как вернуть память. Я задвигаю свои ощущения подальше. И мне с легкостью удается это.
Впрочем, я знаю себя слишком мало и не могу с уверенностью сказать, что хорошо разбираюсь в собственных чувствах. Поднявшись с кресла, подходишь к окну. До вечера еще далеко, а дел не так уж и много. На ум приходят строчки давно напетой кем-то песни:
От жары ли, от тесноты ли
увядали лилии в церкви.
Взгляды были липки и цепки.
А колоколам было больно,
да качал колоколов дольник
стебли умирающих лилий.

Я наполнила тобой вечность,
да осталась я ни с чем – нищей,
ровно чёрное пепелище.
Я просила подарить имя,
дабы стать единым могли мы,
а нарёк меня своей вещью.

Выкинув из памяти осколки прошлого, девушка снова углубилась в чтение книги.
Глаза наткнулись на пару странных строчек: «Синее небо, ни одного облачка. За окном, перегороженном решетками, поют, как и всегда, птицы. Сегодня меня уже не будет - согласно законам страны я признана виновной судом Святой Инквизиции. Виновной в самом страшном преступлении - в колдовстве. Теперь я - Ведьма. Нас тысячи, а если верить рассказам священников, даже миллионы, все мы творим зло и несем горе на Землю. Если бы это было неправдой, двадцать женщин не сидели бы в одном мокром, сыром и душном подвале, где по ногам бегают красноглазые крысы и воздух проходит только через крошечное зарешеченное окошко под самым потолком. Значит, мы все-таки ведьмы. Кто-то из нас томится в ожидании своего смертного часа из-за случайного наговора, не вовремя сказанных слов или "странного" выражения глаз, я же из-за того, что помогала людям уменьшить их страдания и боль. Я - врачеватель, в той, свободной жизни я собирала целебные травы и готовила из них отвары, во время чего и была схвачена деревенскими властями. "Смерть ведьмам!" - вновь доносятся крики из-за стены. Сегодня меня уже не будет.»
Резкий озноб, хотя на улице не холодно. Дрожь в груди и странные смешанные чувства. Резко захлопнув книгу, Марго откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Специально ли знахарка положила этот вырванный листок в книгу, неизвестно. Что она хотела этим сказать? Остерегайся? Чушь. Марго ничего не боялась и никого. Никакая инквизиция не причинит ей вреда. Взяв с полки настойку мяты, девушка растерла ноющие виски. На ощупь, они оказались как папирусная бумага - сухие, тонкие. Только сейчас она начала прислушиваться к своим ощущениям. Не к добру это.